А.М.Кобринский, писатель
Родной город (я говорю о Днепропетровске) является для меня единственностью – в нем осталось более 40 лет жизни. И, конечно же, когда позволяют обстоятельства, я возвращаюсь в этот экзистенциально неповторимый город, подпитывающий всех своих жителей энергией каких-то магнитно-космических аномалий или, может статься, скифских курганов, неотъемлемо подступающих к городской черте, возвращаюсь в неискоренимой надежде на чудо, возвращаюсь, а иначе не встретилась бы на моем пути художница Анна Владимировна Егорова…
Довелось мне побывать на каком-то календарном празднике у своих знакомых – за столом приглашенные (по периметру). Анна Владимировна выделялась неброской определенностью — и аристократической строгостью (ничего лишнего), и благородно пронизывающим взглядом — не с целью увидеть негативное, но бездумным восприятием. И поскольку она не оценивала, а значит, и не приценивалась, присутствующие не чурались этой ее наблюдательности и продолжали вести себя непринужденно. По завершению этого вечера она, не зная меня совершенно, протянула свою визитной карточку и пригласила посмотреть художественную мастерскую. Когда же я глянул на нее с некоторым недоумением, мол, с какой стати я удостоен такой особенности, она сказала: «Мне представилось, Александр Михайлович, что вы из понимающих!»
И вот, это ее приглашение, в действии. Спотыкаюсь о вывороченные булыжники. На пути какие-то дореволюционные постройки из красного кирпича. Серый снег (город чугуна и стали), перекошенные сараи – конечным пунктом оказалось здание с крутой лестницей. Поднимаюсь. Дверь не заперта. Меня ждут. Мастерская. Довольно просторное помещение. Бррр! – притрагиваюсь к батарее – холодная. На стенах картины – законченные работы – полотна, полотна и полотна, но стоп! – они цепляющие, что само по себе заставляет повторить визуальный пробег со значительным замедлением и сосредоточиться.
Играющий Паганини – скрипка – лицо – демонически отчужденное от внешнего мира и – текущее мгновение – движение пальцев в гармонии со световыми пятнами звучания.
Аскетический облик полководца Суворова, подсвеченный изнутри – не религиозной аскезой, а природой избранного им воинского пути – с окопным иронически-оптимистичным характером, художественно точно переданным – ничего лишнего – «…отец солдатам».
Танец огня – гибкое изящество молодой женщины в языках окрыленного пламени, похожего на огненное оперение: можно воспринимать этот чарующий образ, как фантазию, но одновременно с этим невольно соотносить с реально существовавшим ритуальным танцем на пылающих углях – языческая традиция, сохранившаяся до наших времен и требующая особой психологической подготовки.
Молодой Григорий Сковорода, с дорожным посохом в правой руке и Библией в левой (указательный палец, словно закладка на читаемых страницах священной книги)…
Ввинтившееся в память перечислять и перечислять… И, конечно же, не все портреты современников вызвали во мне благое настроение. Но мысль о конъюнктурном исполнении не возникала. Советские времена канули в небытие. Вопрос не в том, кого изображает художник, но в том – талантливо ли это сработано – является ли изображаемое документом эпохи. И, честное слово, не в музее или в салонно располагающей обстановке, а именно здесь – в нетопленой мастерской я увидел в созданном не только объект изображаемого, но и самого художника – человека цельного и упрямого; в постоянном поиске индивидуального, свойственного только ему.
Моя дружба с Анной Владимировной продолжалась после посещения студии, хотя через день-два я оказался в Израиле – стране своего постоянного проживания. Благо, в наше время электронная почта работает мгновенно, словно расстояний не существует. Я узнал, благодаря редкой нашей переписке биографические подробности, которые могут быть полезны стороннему читателю: Анна Владимировна живет в доме, в котором обитают, в основном, ученые и преподаватели знаменитого Днепропетровского металлургического института; её больная мать (умершая несколько месяцев тому назад) нуждалась в постоянном присмотре, потому что в любую минуту ей могла понадобиться медицинская помощь; и Анна Владимировна с безропотным христианским смирением и благородством на протяжении многих лет исполняла дочерний долг, а это означало, что для творчества у нее оставались редчайшие временные просветы, в которые она все же успевала вместить неудержимую силу и широту своего таланта.
А недавно я узнал, что у Анны Владимировны появилась возможность выпустить художественный альбом, в котором будет представлена, в основном, портретная живопись. В моей домашней библиотеке имелся ее альбом пятилетней давности, и я попросил Анну Владимировну выслать в файлах фотографии картин, которые она решила поместить в задуманное издание. Моя просьба была исполнена. Начинаю рассматривать и вижу, что художником проделан от обозначенной точки отсчета триединый путь. Как это понимать? С одной стороны, цветовые решения стали более тональными при переходе от одного цвета к другому (утонченнее). С другой стороны, в некоторых работах, поражает глубинно архетипическое отображение реальности. И между этими разностями – многомерность и основательность познания, что передано не только в сопоставленных объектах изображения, но и в ауре всего полотна в целом. Эти мои дифференциального рода рассуждения интегрально отображены в ее картине «Скифянка».
Во-первых, сам образ скифской женщины является архетипом, так же как тотемическое изображение волка. Во-вторых, существуют разные мнения в отношении тотемного животного у скифских племен – здесь и олень, и змея. Но вот у древних татар, ведущих свое родство от тех же скифов, тотемом был степной волк. Так же, как и у сарматов. И, особенно, у некоторых кавказских племен, относящих свое происхождение к Вениаминову колену. С иллюзией (кажется, что волк несколько выше, чем ему положено быть от природы) в подкорку зрителя трансформируется неутомимость хищника в погоне за добычей. И вместе с таким, внезапно возникшим представлением, вдруг вспоминается момент тотемного уподобления человека хищному волку (Быт. 49:27): Вениамин хищный волк, утром будет есть ловитву и вечером будет делить добычу. И, наконец, в-третьих – спокойная уверенность в себе хищника и его, при этом, доброжелательная морда на фоне язычески свободной женщины ассоциируется с тем, что у древних славян образ волка-оборотня является частью многих сказочно-мифологических сюжетов. И параллельно – древние историки средиземноморского побережья считали русских и скифов племенами родственными.
Вот сколько ассоциаций порождает всего лишь одна картина. Но в этом же ключе исполнены полотна «Лестница жизни» – символ вечного восхождения и преодоления на пути к Богу – идеалу человеческого познания; «Мадонна» (обнимающая обиженное дитя – современно-земная – смотрящая с беззащитным укором в невидимую сторону враждебных сил); «Мои современницы» – каменные скифские бабы – в советские времена эти древнейшие изваяния были установлены на территории Днепропетровского исторического музея, фантазия художника (доведенная до абсурда атмосферой жестокой реальности) перенесла эти изваяния на участок железнодорожных путей, запорошила снегом и нарядила в оранжевые курточки путейных рабочих. И далее – «Египтянка», «Маг», «Червовый король», «Трефовый король», «Мавка»… Мавка! – интересно отметить, что Анной Владимировной на эту тему исполнено две картины и одноименно названы.
К слову сказать, вспомнился своим чарующим гипнотизмом приговор от сглаза: Мавка, мавка! – на тобi полинь та мене покинь. Называть русалку мавкой было общепринято и в юго-западной России, и в Украине. К мавкам причисляли не только утопленниц, но и мертворожденных детей женского пола (в силу такой своей участи, оставшихся некрещеными).
На основе проделанных рассуждений еще раз отметим, что выбор мастером живописи предметов отображения носит архетипический характер – то есть происходит на подсознательном уровне, что характеризует ее мастерство давно сложившейся народно исторической идиомой – дано от Бога!